Визит Владимира Путина во Францию подтвердил актуальную и одновременно вечную тенденцию — как всегда бывает в сложные времена, Европе нужна Россия. Но она плохо понимает различие между нами, наше восприятие европейства и самих себя — думая при этом, что знает нас едва ли не лучше нас самих. Впрочем, стремление европейцев к самостоятельности может способствовать тактическому сближению Москвы и Парижа.
Эммануэль Макрон постепенно становится главным западным собеседником Путина — и сам придает большое значение этому. Трамп пока что не может регулярно общаться с Путиным, Меркель постепенно превращается в «хромую утку», Британия и вовсе увязла в Брекзите. Президент Франции хочет стать главным модератором отношений с Россией со стороны как минимум Европы, а как максимум так и всего Запада — и приглашение Путина в Брегансон служило именно этой цели. Владимир Путин при этом все два года президентства Макрона как бы присматривается к нему — оценивая не столько его настрой, сколько его возможности. На что окажется способен Макрон — готов ли он будет перейти от слов к делу?
В этот раз встреча прошла в необычном формате — заявления двух лидеров и их ответы на вопросы журналистов прозвучали до начала переговоров (которые потом заняли 2,5 часа беседы и продолжились за ужином). Непонятно, зачем это нужно было французам (они настояли на таком порядке), но получилось, что стороны публично высказались по главным темам еще до того, как смогли обменяться мнениями.
Впрочем, учитывая то, что реальные договоренности, если они все-таки достигаются, все равно, как правило, остаются втайне от прессы, формат вступительных слов, получился интересным и совсем не пустым. Особенно в той части, что касалась идеологических, едва ли не философских тем — которые на самом деле являются основой всей геополитики.
Например, вопрос о «большой восьмерке» — не секрет, что Макрон специально устроил встречу с Путиным буквально за несколько дней до саммита «большой семерки» в том же Брегансоне. Чтобы потом, на встрече с Трампом, Меркель, Джонсоном, Абэ и другими, иметь возможность рассказать коллективному Западу о своих разговорах или даже договоренностях с Путиным — по Украине, Ирану, Сирии, да и в целом по конфликту России с Западом.
За возвращение России в состав западного клуба в прошлом году публично выступала Италия, но ее вес куда меньше французского.
Макрон также очень рассчитывает на то, что можно уговорить Россию вернутся к старому формату взаимодействия с Западом.
Естественно, после того, как будет хоть в какой-то мере разрешен украинский кризис. В представлении Макрона восстановление «большой восьмерки» это такая морковка, помахивая которой перед лицом России, можно побудить ее стать сговорчивей по украинской теме — ведь он искренне считает, что Москва хочет снова стать членом клуба.
Наивно, ошибочно, совершенно неправильно? Да, но Макрон считает именно так. Ведь вот что он сказал в ответ на вопрос, заданный французскими журналистами Путину («Членство в клубе «большой восьмерки», вам его не хватает? Вы хотели бы вернуться в «восьмерку»?):
«Есть такой раздражитель — это ситуация на Украине. То есть разрешение данного конфликта также является той самой магической палочкой, которая откроет дверь России в клуб «большой семерки», которая может стать «восьмеркой».
Причем произнес это Макрон уже после того, как Владимир Путин ясно и четко сказал, что «большая восьмерка» умерла:
«Что касается «восьмерки», о которой вы сказали, так ее не существует. Как же я могу возвратиться в организацию, которой не существует? Это «семерка», сегодня это «семерка». Что касается возможного формата в рамках восьми государств, мы никогда ни от чего не отказываемся. Была очередь России провести «восьмерку» в свое время, и наши партнеры не приехали. Пожалуйста, мы в любое время ждем в гости наших партнеров уже в рамках «семерки».
Но вообще существуют и другие международные организации, которые играют заметную, существенную роль в международных делах. Например, «двадцатка». И так такие крупные на сегодняшний день экономические игроки и представлены как КНР, Индия, многие другие…».
То есть Путин напомнил простую вещь — Запад сам убил «восьмерку», приостановив ее деятельность после Крыма. В 2014 году Россия должна была принимать ежегодный саммит «большой восьмерки» — его не было. Если теперь Запад хочет контактировать с Россией в коллективном формате — мы готовы принять у себя глав стран «семерки», всех сразу.
Но «восьмерки» быть не может — и потому, что главной мировой площадкой стала «Большая двадцатка», в которой представлены и Россия, и Китай с Индией, и потому, что изменился характер отношений России и Запада. Мы не хотим быть частью западного мира — даже условной, даже с оговорками — потому что не считаем себя его частью. При этом мы хотим восстановления и улучшения отношений с Европой — потому что в некоторой степени являемся и европейской страной.
Именно поэтому Путин в понедельник поддержал Макрона, говорившего про Европу от Лиссабона и Владивостока, напомнив при этом, что вообще-то это европейская идея, принадлежащая де Голлю с его «от Лиссабона до Урала». Путин заявил, что это стратегически важно и для России, и для Европы — «если она хочет сохраниться как центр цивилизации». Как раз говоря об этом Путин произнес и самую важную, да и самую запоминающуюся фразу своего выступления:
«Дело не в том, что сегодня это кажется невозможным. То, что сегодня кажется невозможным, завтра может стать неизбежным».
Если Европа и Россия поставит перед собой такие цели, то рано или поздно мы их достигнем, сказал Путин. То есть Старый Свет и Россия могут быть не частью одного целого — но стратегическими партнерами. Если, конечно, Европа перестанет быть атлантической, перестанет быть ведомой частью Запада, станет самостоятельной, вспомнит о том, что она является частью Евразии — и повернется лицом к востоку.
И вот тут начинается самое тонкое и важное. Макрон, казалось бы, и хочет большей европейской самостоятельности, большей европоцентричности, даже прямо говорит об этом, да и не скрывает, что налаживание отношений с Россией как раз и призвано помочь Европе в достижении этих целей:
«Европа не является, наверное, так сказать западным миром в чистом преломлении. Мы являемся его частью. Европа должна просто пересмотреть концепцию своей суверенности. У нее есть свои союзники, и в мире западная гегемония постоянно ставится под вопрос, Европе нужно сыграть свою роль. И поэтому диалог между Евросоюзом и Россией совершенно необходим для того, чтобы ЕС мог как раз таки вновь обрести свой вес, свою роль».
Но при этом Макрон не последователен — он хочет видеть Россию партнером в деле достижения Европой большей самостоятельности, но думает, что нашей стране важны отношения с коллективным Западом, возвращение времен «большой восьмерки». Но нам нужна более самостоятельная Европа как раз для того, чтобы не было никакого атлантического проекта, чтобы окончательно закрыть эпоху, когда «большая семерка» (а на самом деле атлантисты) диктовала миру свою волю и свои условия глобализации.
Непоследовательность Макрона понятна — Франция одновременно и хочет вернуть времена своей славы, и не верит в свои силы. Вернуть чисто французский суверенитет невозможно (по крайней мере в представлении евроинтегратора Макрона) — нужно бороться за усиление нового, общеевропейского суверенитета, постепенно освобождаясь от англосаксонского поводка. Но делать это нужно аккуратно, постепенно, чтобы не дать тем же атлантистам повод обвалить всю хлипкую еще конструкцию Евросоюза.
Россия смотрит на это с пониманием — и с сожалением о больших амбициях и малых возможностях европейских лидеров. Мы готовы помочь вам с обороной — полушутливо подначивал в прошлом году Путин Макрона и другим европейцам, приезжавшим в Санкт-Петербург…
Но проблема Макрона — как и многих европейских лидеров — что они принимают заинтересованность России в нормальных, хороших, выгодных, долгосрочных отношениях с Европой за некое стремление русских стать европейцем, за некий наш национальный комплекс неполноценности (присущий на самом деле лишь отечественным западникам), и что поэтому нами можно манипулировать. Это наглядно проявилось тогда, когда Макрон говорил о том, что он знает, что «Россия европейская страна до глубины души», и особенно когда он цитировал Достоевского:
«Один великий русский писатель Достоевский говорил (по памяти): «У русских есть такая особенность по отношению к другим европейским нациям. Русский становится наиболее русским, когда он наиболее европеец». То есть необходимо, чтобы российские граждане слились с европейским миром».
Но Федор Михайлович говорил совсем о другом. Правильная цитата из «Подростка» звучит так:
«Странность: всякий француз может служить не только своей Франции, но даже и человечеству, единственно под тем лишь условием, что останется наиболее французом; равно — англичанин и немец. Один лишь русский… получил уже способность становится наиболее русским именно лишь тогда, когда он наиболее европеец. Это и есть самое существенное национальное различие наше от всех… Я во Франции — француз, с немцем — немец, с древним греком — грек и тем самым наиболее русский. Тем самым я — настоящий русский и наиболее служу для России, ибо выставляю ее главную мысль».
О чем говорит Достоевский? О том, что позднее он назовет всеотзывчивостью русских, их «инстинктом общечеловечности». Это не том, что русский должен стать европейцем — а о том, что он раскрывает глубину своей души через сочувствие и понимание французов или греков. Достоевский не только десятки, сотни раз подчеркивал, что русские это не европейцы — «в русском человеке нет европейской угловатости, непроницаемости, неподатливости» — но и поражался тому, насколько же европейцы не понимают Россию. Думая при этом, что знают про нас всё:
«Про Россию знают, что в ней живут люди и даже русские люди, но какие люди? Это до сих пор загадка, хотя, впрочем, европейцы и уверены, что они нас давно постигли».
Прошло полтора века — и русская революция, изменившая мир — но мало что изменилось в понимании русских европейцами. Но так как мы всеотзывчивы, то Путин может понять и намерения Макрона, и природу его ошибочного представления о русских — оставаясь при этом для европейцев все таким же «загадочным».
