Почему нацпроект “Наука” перешел в режим увядания
По части науки у меня две новости: хорошая и не очень. Тем более приятно, что хорошая связана с новым министром Минобрнауки Валерием Фальковым, который до недавнего времени был ректором Тюменского госуниверситета. С первой и начну.
Отменён одиозный приказ экс-министра Котюкова, определяющий «правила приема иностранных граждан» от февраля 2019 г. Напомню, что российские ученые за пять дней до встречи с зарубежными коллегами обязаны были уведомить об этом министерство, представить список участников, а после беседы составить отчет о ней, «заверенный круглой печатью». На такие встречи запрещалось ходить в одиночку, а междусобойчики после работы позволялись с разрешения начальства. Иностранцам на территории институтов ограничивали использование «технических средств обработки и накопления информации» вплоть до часов и, как ни странно, биноклей.
Как сообщала Deutsche Welle, Конференция ректоров немецких вузов информировала о приказе Котюкова руководство всех учебных заведений Германии, опасаясь угрозы научным международным контактам и выражая чувство «тревоги и досады» в академической среде.
Сам Фальков позже уточнил: «Я не сказал, что я отменил приказ. Я сказал, что тот приказ отменён, это принципиально важный момент». Будем считать совпадением назначение нового министра и отмену одиозного приказа, но одним призраком 37-го года – так документ называли в академической среде – стало меньше. Однако никуда не делись проблемы, от которых избавиться одним махом не получится даже Фалькову. Приведу пару сюжетов из новостей не очень хороших.
В начале февраля спикер Совета Федерации Валентина Матвиенко возмутилась на встрече со статс-секретарями — заместителями министерств и ведомств: «По семеноводству просто катастрофа… Почему Министерство сельского хозяйства занимается этим без «энергетики»?». По словам Матвиенко, отечественное семеноводство было «полностью загублено» после 1990-х, зависимость от импорта стала критической, достигая по отдельным культурам 90%. «Я уже не говорю о кукурузе, о картофеле, о пшенице! Но когда я в одном из регионов посещала тепличное хозяйство и мне сказали, что петрушка, укроп и салат — это тоже импортные семена, вот это меня, правда, добило», — заявила Матвиенко. И добавила, что Минсельхоз должен «бить в набат» и «ходить в правительство», объединяя усилия с министерством образования и науки, с Академией наук. Необходимо «разработать четкий амбициозный план по развитию отечественного семеноводства».
Вот другой сюжет. В 2015-м году, по данным “Мониторинга” РАНХиГС, 30% предприятий настроились сократить или полностью отказаться от закупки за рубежом машин, станков и технологических решений. Но к 2017-му оптимистов почти не осталось: 7%. По сырью ситуация не лучше: 5 лет назад о попытке перейти на отечественные аналоги говорили 22% опрошенных руководителей, а к 2017-му только 8%. Причем, острота нарастает: если в 2015-м 62% предприятий заявили, что Россия в принципе не производит нужную им продукцию, то в 2017-м их доля выросла до 69%.
По данным ФТС, за январь-ноябрь 2017-го импорт машин и оборудования подскочил на 28%, а их доля в общем объеме из дальнего зарубежья достигла 51%. Зависимость промышленности от импорта к 2018 г. выросла до 92-93%. Ну а сегодня замещение импорта, провозглашенное после обострения отношений с Западом в 2014 г., на грани провала. В госкорпорации Ростех заявили, что доля зарубежного высокотехнологичного оборудования в закупках госкомпаний составляет 95%, и только 5% по самым оптимистичным оценкам приходится на отечественное. В Ростехе уточнили: наши производители отдают в 6-7 раз больше налогов в бюджет России, чем иностранные: кроме налога с прибыли, необходимо заплатить ряд других. А значит по цене наши технологии не конкурентоспособны. В итоге, отметил вице-премьер Юрий Борисов, в 2019 г. 55 млрд рублей в рамках госзакупок ушли иностранным поставщикам.
– Основным препятствием для отказа от зарубежных закупок было и до сих пор остается отсутствие российских аналогов любого качества, – говорит заведующий лабораторией конъюнктурных опросов Института Гайдара Cергей Цухло.
Между тем, от доли высоких технологий и скорости, с какой они замещают «железо» почти вековой давности в нашей промышленности зависит исполнение нацпроектов, на что власть возлагает огромные надежды. За этим стоит ускорение роста производительности труда, а значит – экономики, и как следствие – увеличение зарплат. Что прямо связано с уменьшением бедности и, между прочим, ростом среднего класса, главной движущей силы общества, которая исчезает на глазах. Словом, за этими процессами – а я упомянул далеко не все – стоит та самая структурная перестройка и экономики, и социальной сферы, о чем не устают повторять все: начиная от главы Счетной палаты (СП) Кудрина и кончая даже зависимыми экспертами.
Мне могут возразить: мол, какая разница – наши высокие технологии замещают старье или импортные? Разница огромная! Дело в том, что пока мы сами не научимся массово выпускать эти технологии не только для себя, но и экспортировать их, экономика не слезет с сырьевой иглы. А зависимость от «иглоукалывания» только растёт.
«Ноги» растут из академической и прикладной науки. Об этом подробно говорится в свежем исследовании СП. Галина Изотова, заместитель председателя СП, сообщила на коллегии, что сфера науки и высоких технологий должна стать одним из драйверов технологического прорыва и социально-экономического роста. Однако справиться с этой ролью она пока не может, поскольку уровень финансирования недостаточен. За этим и кроется системная неувязка нацпроектов, о чем Кудрин докладывал президенту Путину и с чем президент не согласился. Тем не менее, факт остается фактом. От здоровья науки зависит достижение к 2024 г. шести 9-ти национальных целей, но этот «коренник» в упряжке еле ноги влачит.
Вообще, судьба науки в СССР и современной России уникальна. При социализме Академия наук не знала проблем с финансированием, однако считанные технологии на основе фундаментальных открытий добирались до предприятий. Да и тем требовалось 16-20 лет, чтобы одолеть дистанцию от опытного образца до более-менее широкого изготовления и тем более – использования. Работала уникальная методика «валового планирования» в экономике. Предприятиям и, соответственно, министерствам Госплан к достигнутым показателям минувшего года (пятилетки) плюсовал проценты, записанные в очередных решениях родной партии. Ну а предприятия (министерства) тщательно скрывали свой главный резерв: возможности новейших технологий, объявляя их «сырыми». Выложи они карты на стол – Госплан добавил бы заданий выше крыши! Так СССР прошляпил научно-техническую революцию 60-х годов, а фундаментальные открытия наших ученых, в основном, использовали за рубежами родины.
Ну а в нынешней России наука сидит на голодном пайке, и у неё элементарно нет денег трансформировать фундаментальные открытия в технологии. (Тем более, строить на основе этих технологий предприятия или реконструировать действующие – но это уже другая тема.) Расклад такой. Внутренние расходы на науку чуть-чуть росли с 2000 г., достигнув в 2019-ом более 422 млрд руб. Это вчетверо меньше, чем идёт на содержание чиновников с органами власти и в 13 раз меньше – на армию и силовиков. Финансирование гражданской науки не увеличивается: с 1,1% ВВП Россия годами сидит на 34 месте. По Росстату, в 2018 г. на научные исследования и разработки (ИР) потратили чуть больше 1 трлн., на 8% (в действующих ценах) больше, чем в 2017 г. Но после резкого обрезания в конце прошлого века, по оценкам НИУ ВШЭ, до сих пор не достигнут уровень 1991 г.
Ведущие страны с конца 2000-х наращивают инвестиции в научные исследования как источник «прорывных» технологий, выделяя больше 3% ВВП. А наш нацпроект «Наука» увеличит расходы к 2024 г. аж на 0,1%! Больше съест инфляция, так что реально ассигнования даже сократятся. Отсюда и результаты.
– В 2017 году, занимая 10 место в мире по затратам на науку и лидируя по абсолютным масштабам занятости в этой сфере, – приводила данные исследования Изотова, – по результативности научной деятельности Россия на порядок отстает от стран-лидеров по количеству патентов: от США – почти в 16 раз, от Китая – в 38 раз. Еще печальнее тот факт, что по части зарегистрированных патентов Россия отстает в самой актуальной тематике: робототехнике, новых материалов, аддитивных технологиях, индустриальном интернете и т. д.
Между тем, еще «в 1600-1850 гг. техника кое-что взяла от науки, а еще больше – от ученых, – пишет Джоэль Мокир в уникальной книге «Рычаг богатства: технологическая креативность и экономический прогресс». – После 1850 г. наука приобрела большое значение в качестве прислужницы техники». Мокир приводит показательный пример с телеграфом. Его возможности еще в 1810 г. продемонстрировал немец Земмеринг, но дальняя связь стала возможной лишь через десятилетия, после того, как ученые, в первую очередь Уильям Томсон (лорд Кельвин) разобрались в физике электрических импульсов. «В смысле тесного сотрудничества науки и техники телеграфная связь, несомненно, принадлежала к изобретениям второго поколения, в которых ведущую роль играла наука», – пишет Мокир. Специализация науки в узких областях знания, на стыках которых и рождались открытия, сделавшие НТР в середине прошлого века, чем дальше, тем настойчивее требуют плотной координации исследований. А вот с этим у нас в последнее время всё хуже и хуже.
Вернусь к исследованию СП. Анализ структуры патентных заявок на изобретения показывает: в России 62,5% – от национальных заявителей и только 37,5% от иностранных. В США расклад иной: 48,4 и 51,6 % соответственно. При этом число «триадных» патентных семей, то есть заявок, поданных одновременно, в России по сравнению с ЕС, США и Японией тоже ничтожно. Одна причина связана с искусственной изоляцией нашей страны от мира, но есть и другая: российским физическим и юридическим лицам из-за безденежья и, частично, в силу особенностей их правового положения получать патенты за границей довольно обременительно.
Авторы исследования СП подчеркивают: еще одной особенностью в мире является рост частных инвестиций в ИР и сокращение государственных вливаний в НИОКР. Это связано с тем, что важнейшее условие успешности – ранний доступ к «прорывным» технологиям на этапе научной гипотезы или идеи, не доведённой до опытного образца. Понятно, что бизнес рискует, и рискует очень, вкладывая сюда деньги. Но в развитых странах риск – благородное дело, потому что «выстрелившая» хоть одна из десяти идей с лихвой окупит все затраты и щедро вознаградит не только бизнесмена и изобретателя.
В России ситуация иная. Основной «дойной коровой» научно-исследовательских и конструкторских работ (НИОКР) остаётся казна. Её доля 60-70%. В странах-лидерах бизнес инвестирует в НИОКР 70%, а в России его доля с 33% в 2000 г. сползла до 28%. «Механизмы и инструменты привлечения внебюджетных средств в науку не определены, – подчеркнула Галина Изотова. – Система экономических и иных льгот не достигает своей цели – роста коммерциализации результатов интеллектуальной деятельности не наблюдается». Текущие расходы на НИОКР сегодня почти на 10% ниже, чем в 1991 г., и в ближайшие 10-15 лет обеспечат от силы 0,15% потенциального роста ВВП, что «не соответствует задаче перехода к преимущественно инновационной модели развития».
Вряд ли бизнес расщедрится, по крайней мере, в ближайшее время. ЦБ зафиксировал резко растущий отток чистого теневого капитала из России в 2019 г.: $26,7 млрд или каждый 5-й частный доллар. Причем, по операциям, объяснить которые ЦБ не может. Бегство возобновилось после 2-летней паузы: бизнес это время наблюдал, во что выльется объявленная Кремлем амнистия капиталов с налоговыми льготами и обещание не заводить уголовные дела. Убедились: накат заметно вырос, и деньги побежали быстрее.
К тому же, усугубляет ситуацию «токсичность» госфинансирования. Сначала чиновники, квалификация которых весьма сомнительна, ковыряются, актуальна или не очень тематика. А когда дело доходит до дележа денег, выясняется, что научно-исследовательских учреждений и вузов, имеющих опыт работы на конкурентном рынке, раз-два и обчелся. К тому же за деньгами казны следуют избыточные требования отчитаться за каждый рубль, что, как ни странно, не мешает эти деньги воровать, да еще и безнаказанно. Понятно, что малый и средний инновационный бизнес, превалирующий в ИР на Западе, у нас не рвется за казенными деньгами.
В марте 2019 г. правительство утвердило программу «Научно-технологическое развитие Российской Федерации». Гранты до 100 млн руб. будут предоставляться по конкурсу научным организациям и вузам для господдержки крупных проектов по приоритетным направлениям. Их будет определять президиум РАН. Ожидаемые результаты – вхождение России к 2030 г. в топ-50 международного рейтинга конкурентоспособности талантов, а также в топ-10 по 14 направлениям научной специализации. Но и здесь власть не расщедрилась: за три года гранты обойдутся в сумму, равную годовому содержанию топ-менеджеров Сбербанка, «Роснефти» и «Газпрома» вместе взятых: менее 12 млрд.
Дело в том, что, кроме капельного финансирования, РАН в аморфное состояние превратила реформа, авторов которой не сыскать. А проводил её, да еще рьяно, экс-министр и красноярский бухгалтер Котюков, за которым, кстати, из Сибири тянется некий мутный след. Напомню, что с 27 сентября 2013 г. когда президент Путин подписал закон «О Российской академии наук, реорганизации государственных академий наук и внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации» от бывшей РАН, основанной Петром I 8 февраля 1724 г., осталось только название. Главное – собственно научная деятельность – отошла Минобрнауке, то бишь чиновникам. А РАН вменили методическое руководство академическими институтами, которых около пяти сотен, и экспертизу с контролем над вузами.
Вице-президент РАН Алексей Хохлов в начале 2018 г. заявил «НГ»: «Российская академия наук сегодня вообще никаких научных тем не ведет… У нас другая функция». Какая же? «Академия наук должна иметь какие-то ресурсы, чтобы влиять на научное руководство институтами… В том числе, через механизм проверки выполнения институтами госзаданий. Но это совершенно не означает, что институты надо ставить под эгиду РАН».
Академик Александр Некипелов назвал реформу особенно странной в условиях, когда стране нужна наука. А вице-премьер Голикова (куратор науки – И.О.) на открытии последнего Общего собрания РАН в ноябре 2019 г. прямо сказала: «Вы там занимайтесь экспертной деятельностью, но у институтов есть свои государственные задания, они пусть ими занимаются, и вы не очень сильно их привлекайте к этому делу».
На что нацеливает реформа академиков и членкоров? Увы, не идеи выдавать, на основе которых можно создавать прорывные технологии, а зарабатывать баллы публикацией статей и ссылками на них. Причем, к методике расчета Минобрнауки «комплексного балла публикационной результативности» приспособиться не только трудно, но в ряде случаев невозможно, пишет Александр Рубцов, руководитель Центра философских исследований идеологических процессов Института философии РАН. Ведущие институты должны повысить число публикаций на 10%, а «догоняющие» — на 20%. Это выглядит «запрограммированным невыполнением».
Во-первых, не учитываются публикации в целой категории журналов, которые фиксирует специально созданный Российский индекс научного цитирования. При галопирующем росте госзаданий и сокращении учитываемых журналов печатать нужное число статей невозможно чисто физически. Во-вторых, оценка журналов чиновниками поражает воображение экспертов. Например, высшая категория в Web of Science, ведущей базе данных цитирований в мире, по баллам в 40 раз ценнее российского «ваковского» журнала. В мировой практике все наоборот: учитывают качество статей, а не «влиятельность» журналов. Российские методы «опасно ориентированы на прямо противоположное». Австралия за шесть лет подобного библиометрического администрирования едва не угробила собственную науку: лучшие ученые просто разбегались. В 2017 г. исследователи МГУ и Совет по внешней и оборонной политике оценили эту методику почти по 200 тыс. статей. Оказалось, что при результативности «среднемирового» ученого в единицу, россиянин, работая за рубежом, пишет в среднем на 0,9; оставшийся в России – на 0,3, как и приглашенный в Россию иностранец; уехавший ученый, но вернувшийся в Россию – на 0,6. «Эффект «неблагоприятной институциональной среды» и потери результативности очень наглядны», – резюмируют авторы исследования.
Словом, нормальные страны используют библиометрические методы как побочный инструмент, а у нас – основной. Что страшнее, к статьям по естественной тематике приравняли монографии социогуманитарные, где эти методы неприменимы вовсе. Методика отводит книгам 1 балл — как обычной статье. Чиновники объясняют тем, что не видят инструментов отделения «мусорных» книг от ценных. Ну, с неучей и взятки гладки, только дай порулить. Им невдомек, что «именно книги делают открытия и имена, являясь главным каналом обучения, сохранения национального самосознания и исторической памяти», – пишет Рубцов.
В январе газета научного сообщества «Поиск» провела исследование: как оценивают ученые итоги реформ? Большинство говорят о катастрофе. «Серьезный удар по Академии и нашей науке, сопоставимый с действиями Никиты Хрущева и Трофима Лысенко». «РАН без институтов превратилась в аморфный клуб ученых». «Академии наук поставили цели, определили задачи, на всякий случай дали финансирование, которого явно недостаточно для выполнения даже тех функций, которые предусмотрены законом». «РАН существовала как единая система, в которой были ясны перспективы научного роста всех сотрудников. Сильной стороной была региональная сеть, объединявшая всю страну. Сейчас она сломана». «Деградация уровня исследований продолжается, молодежь не идет в науку, её престижность в обществе падает, приборный парк устаревает».
До такой изощрённой «реформы» вряд ли додумался бы условный диверсант-иноагент, задавшись целью нейтрализовать РАН. Останься она опасно больным человеком, и, по данным Института Гайдара, вклад в ВВП нацпроектов, даже в случае их полной реализации, будет мизерным – около 0,5−0,7% в год.
Тем не менее, в начале февраля президент Путин с оптимизмом заявил, что качественный прорыв России в ключевых технологических направлениях нового десятилетия, да и всего XXI века, помогут обеспечить «талант и азарт» молодых ученых: «Постановка сложных, амбициозных задач, открывающиеся возможности стать первыми, сыграть важную роль в развитии страны – это сильная мотивация для всех, а для молодых людей, которые выбирают науку, в особенности», – он. Боюсь, однако, что оптимизм главы государства не вписывается в действительность. Даже молодых романтиков мотивирует приличная зарплата: ведь они рано или поздно обзаводятся семьями. Но, например, в Германии профессора и преподаватели зарабатывают в 3,3 раза больше российских коллег, в Чехии – в 1,4 раза. Не удивительно, что у нас с начала века число исследователей до 29 лет сократилось примерно на 4 тысячи – до 10 тыс. Больше половины россиян от 18 до 24 лет, в том числе, и среди обеспеченных, хотят эмигрировать, показал опрос «Левада-центра» в ноябре 2019 г. – рекорд последних десяти лет. Эмиграционные настроения растут. Данные «Левады» совпадают с исследованием Boston Consulting Group (BCG): желают работать за рубежом 50% российских ученых. Среди других специалистов почти две трети потенциальных эмигрантов – “цифровые таланты”, без которых ученым не обойтись. И вот главное: 57% из них – молодые люди до 30 лет. В среде студентов (до 21 года) доля достигает 59%. Причем, уехавшие в Западную Европу, как правило, не жаждут вернуться: готовы снова работать в России, если поступит предложение, лишь 6% эмигрантов.
Казалось бы, впору бить тревогу и принимать экстренные меры, благо и бюджет профицитный, и загашники полны. Однако по расходам на одного исследователя Россия откатилась в пятый десяток стран, и, что удивительнее всего, «национальным проектом «Наука» повышение зарплаты ученым не предусмотрено», – отмечает СП. Вымирают целые НИИ: в 2000 г. было 2 686, а в 2018-м лишь 1 574.
«Россия не может конкурировать за таланты на мировом уровне»,- отмечает директор московского офиса BCG Александр Шудей. По данным РАНХиГС, ежегодно из РФ в развитые страны уезжают 100 тысяч человек. Цифра получена на основе статистики принимающих стран, и она почти в 7 раз превышает показатель Росстата.
В десятых числах февраля глава Минобрнауки Фальков приехал в РАН и два часа слушал дебаты академиков. Визит беспрецедентный. И президент Академии Александр Сергеев, и Валерий Фальков в один голос говорили о совместной работе, понимании интересов друг друга и взаимном доверии. Но вот удастся ли отменить чудовищную реформу РАН – большой вопрос…
Игорь Огнев
Источник:
